частным сектором — другой короткой дороги со стороны нашего микрорайона не было. Знойный май, проселочная дорога средь частного сектора, ступнешь — пыль взметается от подошв до щиколоток. До школы метров пятьсот, она уже видна впереди: довоенная трехэтажная коробка с высоким центральным крыльцом и античными колоннами по фасаду верхних этажей… Вдруг я заметил в пыли металлический рубль. Гербом кверху. Как подарок свыше. На десять мороженых хватит. На мелочь я везучий. Сколько себя помнил, то десять, то пятнадцать копеек найду. Бывало в неделю и по несколько раз. А тут целый рубль!

— Во-та, — сказал я, удивившись. — Рубль. — И наклонился, чтобы его поднять, но едва удержался на ногах: идущий чуть позади Лепетов — не смотри, что на голову ниже — налетел на меня, как ястреб, шибанул со всей дури плечом. Я пошатнулся в сторону, не ожидая такой прыти от друга, но Лепетов не отстал, бросился вырывать монету из моей руки:

— Отдай мне, он мой, я его первым увидел!

— Ты совсем сдурел? — я с легкостью отшвырнул Лепетова обратно (не та весовая категория). — Шел, шел, гав ловил, а потом: я первый увидел! Если б увидел — поднял бы! А раз не поднял, значит, не видел. Иди уже, зоркий сокол!

Лепетов надул губы, нахмурился.

— Это мой рубль, отдай!

— Отстань: я бы не сказал — ты бы не увидел!

Три дня после этого Лепетов со мной не разговаривал, но мне его заскоки были, что пыль в степи. Забылось, наверное, скоро, но сейчас, через пятнадцать лет, неожиданно всплыло, выпятилось. И здесь, в Иванове, как ни печально, яблоком нашего раздора стал тот же злосчастный рубль…

Возвращались из Луха снова молча. Я был сильно разочарован. Нет, думал, поддерживать отношения мы еще будем, но дружить уже — никогда! Нет у нас с Володькой прежнего взаимопонимания, отсюда не будет ни интереса, ни надежности.

Раньше я ценил в Лепетове упорство: человек четыре раза пытался поступить в универ, поступил-таки, молодец, я искренне радовался за него. Как ни приедет: что читаешь, о чем думаешь, чем увлечен, какие вопросы решаешь? Но вот прошло три года, и я заметил, что покатился друг Володька Лепетов под гору. Все больше скупает книги, все меньше читает; шел по одной прямой линии, потом стал распыляться: то там копнет маленько, то здесь, обо всем вроде знать хочет, во всех областях эрудицией блеснуть, но прошел еще год и стало понятно, что он все более занимался верхоглядством. Из института (по неизвестной причине) ушел, устроился вахтером в одном из университетских корпусов, а в свободное время и читать перестал, даже в дорогу книгу или не берет вовсе или берет брошюру в два-три листа и ту не осиливает. Маниловщина, — когда она его заразила? Ну ладно, не смог стать ученым, может, хоть учителем хорошим будет, но и на этой стезе особого рвения у него не обнаружилось. Все чаще стал проскальзывать у него мотив известной песни Талькова «Уеду», и пристанище облюбовал не где-нибудь, а у бабки своей в деревне под Липецком. Читать буду учиться! Никто не возбраняет, но жить-то зачем прекращать? Я этого не понимал.

На следующий день я пошел за билетом. Билет оказался только на завтра, значит, мне еще почти день торчать в Иванове.

Мы прошлись по ивановским магазинам, купили три теплые женские курточки и пар пятнадцать кроссовок (в двух руках я мог их без труда довезти). Я прикупил себе еще немного мелочевки: туши для ресниц, губнушек, маникюрных ножниц — то, что стопроцентно могло уйти.

На следующий день перед посадкой в автобус на Москву Лепетов крепко меня обнял.

— Созвонимся, — сказал я.

— Удачи тебе, — сказал Лепетов.

Махнув Володьке рукой из окна автобуса, я с облегчением вздохнул: мне снова удалось выбраться из нелепой ситуации, отделавшись малой кровью. Это радовало.

15

За полдня я распродал большую часть кроссовок и две курточки, подняв цену почти в полтора раза выше от оговоренной с Лепетовым. Такого везения я не ожидал, я не стал даже дожидаться конца работы рынка, и, когда народ поубавился, свернул остатки своих вещей и на крыльях удачи полетел домой.

От непредвиденного успеха кружилась голова. Мало того, что я хоть сейчас мог бы рассчитаться с Лепетовым, у меня останутся деньги, которых хватит, чтобы без забот прожить еще месяц, не хватаясь за первую попавшуюся работу, и спокойно поискать то, что придется по душе.

Меня нисколько не грызла совесть, что я поступаю с Володькой нечестно. Да, я завысил цену на товар, но верну ему навар как условились. Я считал, что Володька сам виноват. Именно он в последнюю минуту изменил наши первоначальные договоренности. Я не мог ему отказать, находясь в Иванове в безвыходном положении (по сути, без копейки денег в кармане). И как правильно гласит народная мудрость: жадность фраера погубит. Лепетову захотелось больше, он это больше и получит, но я в дальнейшем никогда с ним в долю не войду. По моему мнению, честность всегда была залогом настоящего партнерства в деле. Если ты нечестен с партнером, то и партнер не обязан быть с тобой таковым. Володька не задумывался над этим?

Выйдя из рынка, я неожиданно увидел впереди знакомое бледно-сиреневое пальтецо. В таком обычно ходила на работу Ирина, да и, судя по фигуре, это должна быть она, согнувшись под тяжестью двух сумок, еле-еле брела домой.

Я шел за ней неторопливо — не хотел обгонять, не хотел встречаться с ней: сопли, нюни, воспоминания о нелучшем — застойном — отрезке моей жизни. Думал, дойду до ближайшего поворота, а там нырну в подворотню, в свой район и — знать меня не знали! Но Ирина свернула раньше во двор школы, в калитку. Я выдохнул и пошел расслабленно, продолжая наблюдать за Ириной сквозь сетчатый забор. Та подошла к углу школы, поставила сумки, стала из них что-то выуживать, а когда выудила, кого-то позвала. На ее зов прибежало три кошки, Ирина бросила им еды (что там могло быть: хлеб, колбаса?), постояла еще немного, наблюдая, как они едят, а может, охраняя их обед от нежелательных конкурентов или обидчиков: птиц, собак, детей. Мать Тереза!